Оглавление
Приложения
Глава 1
Ясным августовским вечером мы сидели втроем в небольшом сквере и пили вино. Когда-то, много лет назад, мы, совсем молодые выпускники Ленинградского Политехнического института, так же вот случайно встретились здесь же, в Новосибирске, в этом же скверике, подружились, и нам казалось, что дружба наша будет долгой, бесконечной. Молодые, сильные, здоровые, полные надежд, мы тогда часто встречались, вели жаркие беседы, дискуссии на разные темы, чаще всего – о науке и политике. Время шло, встречи становились реже. Каждый был занят своей работой. Саша работал научным сотрудником в академическом институте, Миша стал ведущим инженером крупного завода… Я тоже некоторое время поработал в академическом институте. Но чувствовал себя там не очень уютно: мне все время казалось, что я взялся не за свое дело.
Года через полтора, после глубоких раздумий, я пришел к выводу, что ученый из меня не получится, а занимать чужое место не хотелось. Я уволился и нашел небольшую пусконаладочную контору – работа в ней была связана с длительными командировками и поездками по разным городам Сибири и Средней Азии, с авральными работами, пуском и наладкой крупных и малых объектов. Это мне и понравилось. Разъезды, живая работа, романтика дальних дорог – я с удовольствием окунулся в этот напряженный ритм производственной деятельности. Друзья недоумевали: как это я мог поменять научную карьеру на работу в какой-то шарашке. Но мне было как-то все равно. Душа моя с азартом и неукротимостью потащила меня в эту, в общем-то, беспокойную и неустроенную жизнь. Уже значительно позднее я понял, что выбор был сделан правильно. В командировках жить приходилось по-разному – и в гостиницах, и в полуразвалившихся бараках, а иногда и просто в вагончиках без всяких бытовых удобств. Но подобного рода трудности только закаливали, вырабатывая во мне полную самостоятельность при любых жизненных обстоятельствах. Самое интересное, что такая жизнь мне была по вкусу, я с удовольствием брался за любую работу в любых условиях…
И вот спустя много лет, жизнь свела нас троих вновь, почти на том же месте, где когда-то мы встретились впервые. Радость встречи, объятия, расспросы, долгая беседа обо всем и обо вся… Постепенно азарт встречи затих, и наступило долгое молчание. Оно не было тягостным, когда уже говорить не о чем, а молчать тяжело. Скорее это было молчание людей, уже немало испытавших, умудренных, проживших большую трудовую жизнь, которым есть что вспомнить. Саша стал доктором технических наук, Миша – крупным специалистом по энергосистемам. Только я все еще оставался инженером-наладчиком. Единственное, что отличало меня от друзей, так это то, что, работая в разных условиях и с разными людьми, я стал как бы ничем и никем. Я чувствовал, что нет во мне стремления ни к власти, ни к материальным ценностям, ни к удобствам жизни. Ничто меня не тяготило. Я мог в любой момент собраться, бросить все и уехать в любом направлении, забыв при этом, что там осталось за спиной. И это незримо и неявно давало мне глубокое чувство свободы, которую я и ценил превыше всего.
…Мы то замолкали, то перекидывались лишь нам понятными фразами, – духовная связь, не тронутая годами разлуки, придавала нашему молчанию особое благодатное качество взаимопонимания без слов. Мы сидели, расслабившись, как бы обнявшись душами, три друга: Александр, Михаил и Евгений.
Недалеко от нашего столика сидела шумная компания юнцов – люди нового «свободного» поколения; они напоказ хохотали, цепляя прохожих плоскими шутками, и потягивали импортное пиво. Мы мало обращали на них внимания. И вдруг один проходящий мимо нас человек привлек мое пристальное внимание – сам не знаю почему. Это был пожилой мужчина в джинсах и голубой рубашке, среднего роста, плотного и сильного телосложения, волосы со значительной сединой, глаза голубые, через плечо перекинута хорошо сделанная кожаная сумка. Он шел твердой, уверенной походкой, не торопясь, но во всем чувствовалась сила и натренированность. Вдруг один из юнцов крикнул:
– Эй, дед, дай закурить.
Мужчина продолжал идти, как будто не слыша. Тогда юнец выскочил из-за столика, преградив ему путь:
– Ты не понял? Я к тебе обращаюсь!
Седовласый человек спокойно, не замедляя шага, шел прямо на него – я бы сказал, сквозь него, и, когда поравнялся с парнем, обменявшись с ним коротким взглядом, случилась странная вещь. Парня слегка отбросило, словно прохожий резко толкнул его, – а между тем мужчина не прикоснулся к нему и пальцем. Юнец инстинктивно хватался за воздух, сделав пару нелепых движений. В компании его товарищей раздались смешки.
– Я не курю и тебе не советую, – очень внятно, негромко проговорил седоволосый, еще раз глянув парню в глаза, затем спокойно обвел взглядом всю компанию и так же неспешно пошел дальше.
В этой сцене не было ничего необычного, но я с огромным вниманием наблюдал происходящее, как бы вобрав в себя весь сгусток его энергии. Со мной вдруг произошло что-то невообразимое. Восприятие окружающего мира резко изменилось: все вокруг слилось в плоскую, как на экране немого кино, картину. Шумная толпа юнцов, бесконечный поток машин и пешеходов, задумчивые лица моих друзей, окружающие дома – все это стало как будто отдельно от меня, без звука, в плоском движущемся потоке. Я почувствовал себя совершенно посторонним в этом потоке движущихся форм, а внутри вдруг возник вопрос: «Зачем я здесь? Что мне тут надо? Что я делаю?». Это все произошло так неожиданно, что вначале я ощутил лишь оторопь, сменившуюся затем полным безразличием ко всему происходящему. Как сквозь песок ушел куда-то интерес к окружающему, друзьям, и я остро почувствовал себя лишним в этом кинофильме.
Встав, механически пожав руки друзьям, я мельком поймал их удивленные взгляды, повернулся и быстро зашагал в сторону своего дома. Меня не покидала перемена в восприятии окружающей обстановки. Вокруг сновали беспокойные люди с озабоченными и угрюмыми лицами, шумел нескончаемый поток автомобилей. Но все это мало трогало меня, ибо картина окружающего мира была какой-то плоской, неживой. Я был один посреди этого суетливого, неинтересного мира, и ощущение этого отрешенного одиночества было для меня ново и очень неприятно. Но иногда в него вкраплялись иные ощущения; отследив, я обнаружил, что их вызывали встреченные на пути дети с живыми и подвижными лицами – как будто сквозь их чистые глаза на меня смотрела живая жизнь. От этого прикосновения у меня внутри как бы тоже что-то оживало и начинало учащенно пульсировать. Но так продолжалось не долго, а потом вновь накатывала отрешенная пустота.
Быстрым шагом я добрался до дома. Жил я один в маленькой комнате трехкомнатной квартиры трехэтажного дома; место было тихое, в удалении от шумных улиц. Комната моя тоже вдруг показалась мне пустой и холодной. Переодевшись, я плюхнулся в самодельное кресло и попытался понять, что же со мной произошло? То ли мир изменился, то ли изменилось мое восприятие мира?
Пристально и глубоко всматриваясь в свое внутреннее состояние, я вынужден был признаться самому себе, что перемены произошли со мной: я потерял вкус жизни, утратил ее живое волнующее ощущение. Я был шокирован и потрясен таким открытием. Прислушавшись к своему состоянию, я отметил тупое безразличие внутри. Как же так – ведь я хожу на работу, считаюсь хорошим работником, встречаюсь с друзьями, даже веду с ними умные беседы, хожу в кино, смотрю телевизор? И что же – все это я делаю механически, совершенно не отдавая себе отчета в том, что все эти действия не производят во мне почти никаких живых, вызывающих радость эмоций? Чем больше я всматривался в себя, тем определеннее я должен был признаться себе, что это так. Я стал почти бесчувственным механизмом, а вся моя жизненная деятельность была лишь следствием наработанных ранее привычек.
Привычка утром вставать определенным способом в определенное время, пить чай, спешить на работу, привычно работать, говорить затертые слова, не вдумываясь в их истинный смысл, привычно получать зарплату… И все? И это моя жизнь?
Я мысленно продолжал ее просмотр за последние годы, все более и более убеждаясь в правоте своего открытия. Оно потрясло меня. А ведь в прошлом я не был таким! Что же меня ждет в будущем? Мне ведь уже немало лет. Надеяться на то, что я стану другим человеком, бесполезно. Ведь если я сейчас уже являюсь отупевшим и почти бесчувственным (я все-таки надеялся, что есть же у меня что-то внутри живое), то в будущем, живя таким образом, я окончательно стану бревном, колодой, засохшим деревом. Что же меня ждет? Долгая, утомительная, пустая и безрадостная старость. От одной мысли об этом меня охватила нервная оторопь. Нет, нет и нет! Этого я не хочу и приложу все силы ума, сердца и тела к тому, чтобы не стать тупым, выжившим из ума стариком.
Нервное напряжение увеличивалось, меня начало потрясывать. Мысли путались, я постепенно перестал контролировать себя. Нужно собраться с силами. Я прекрасно понимал, что то, с чем я столкнулся, является делом непростым и требует большой трезвости, искренности и какой-то беспощадности к себе. Нужно честно и бескомпромиссно признаться себе в том, в какого урода я превратился. Впадать же в депрессию, в отчаяние бесполезно, ибо это только ухудшит мое и без того плачевное состояние. Я все-таки прошел довольно суровую школу жизни, у меня прекрасное высшее образование, хорошая дисциплина ума, трезвый взгляд на жизнь, на самого себя. Мне необходимо сконцентрировать все свои силы на глубоком анализе внутренней ситуации, на принятии радикальных решений по выводу себя из тупикового состояния. Жить так, как я жил в последние годы, – обычную, в сущности, рядовую жизнь, медленно и верно превращающую меня в больного и беспомощного старика – я не только не хотел, но все мое существо восставало против этого! Особенно протест был силен, когда я вспоминал знакомых стариков, их вялые походки, слезливые и водянистые глаза, бесконечные разговоры о том, что раньше жилось лучше, а сейчас вот совсем плохо стало. Особенно они становились невыносимы, когда начинали учить современную молодежь уму-разуму и разглагольствовать о том, что вот они в молодые годы были куда лучше, чем нынешнее поколение. Все эти воспоминания вызывали у меня отчаянный внутренний крик: «Ни за что я не буду таким!» Но напряжение возрастало, меня все сильнее колотила нервная дрожь. Я собрался и вышел из дома. Была уже ночь. Я долго ходил по пустынным улицам, стараясь ни о чем не думать, а просто глядеть вокруг: на дома, деревья, небо, на все, что попадало в поле зрения. Часа через два нервное напряжение спало, я пришел домой, налил полную ванну холодной воды и лежал в ней, пока меня не начал колотить сильный озноб. Затем обтерся жестким сухим полотенцем. Тело разгорелось, по нему разлилось тепло, на душе стало легче и спокойнее. Сам себе я сказал: «Спокойно, рассмотри ситуацию и прими твердое решение». К этому времени уже рассвело, пора идти на работу. Однако мне было не до того, я был почти болен, поэтому пошел к старшему нашей группы (мы налаживали на заводе конвейерную линию) и предупредил, что в этот день на работу не выйду.
Сам же вернулся домой, налив чая, устроился в кресле и начал скрупулезно вспоминать свою жизнь, пытаясь найти тот поворотный момент, который привел меня к теперешнему, осознанному, правда лишь прошлой ночью, состоянию усталости, безразличия и эмоционального отупения…
Детство, лет пять-шесть. Небольшое село, по существу, деревня, хотя и районный центр. Много солнца, зелени и, конечно, свобода. Все время на улице игры с ровесниками. Хорошо помню, как я, уставший, вечером ложился на какие-то тряпки под лестницей, сворачивался калачиком, в груди было так сладко-сладко, и в блаженстве, в полудреме я задумывался: «Зачем нужны постели, простыни, когда так хорошо засыпать под лестницей на тряпках? Не надо мне ничего, когда так сладко на душе». Потом, уже почти сквозь сон, я ощущал, как сильные руки отца несли меня на второй этаж (а жили мы на втором этаже двухэтажного дома) и укладывали в постель. Недалеко от нашего дома было старое кладбище, заросшее большими елями. Днем мы не боялись туда ходить, а вечером и ночью в грудь забиралось ощущение жути и какой-то неведомой тайны, так что побывать ночью на кладбище считалось чуть ли не героизмом… Счастливое детство, сладость в груди, чувство неведомой тайны – все это было и ушло.
Школа, средние классы. Бесконечные игры, рыбалка, походы за грибами, летом – приобщение к колхозной работе. В памяти остались воспоминания об особой прелести и свежести этих лет. В душе жил нежный и живой интерес ко всему. Улица манила к себе бесконечно, мы заигрывались до полной темноты, и мать никак не могла загнать нас домой. Мир казался прекрасным, жизнь – счастливой, хотелось постоянно быть на речке, на лугах, в лесу, – желания были жгуче-сладостными. Помню, как по селу колхозные мальчишки галопом неслись на лошадях в сторону омута, где они их купали. Мальчишки были старше меня, и мне так хотелось промчаться галопом на лошади по улице, что казалось, других желаний у меня не было и не будет никогда. И я, конечно, реализовал это желание. Не было, кажется, большего счастья, чем пронестись вдоль села по центральной улице на лошади на виду у всех друзей и знакомых. Мы были озорные мальчишки и часто лазали в чужие огороды. Бывало, меня изобличал в этом кто-нибудь из взрослых, и я хорошо помню, как сгорал от стыда за непотребные дела. Лицо, уши и все тело вспыхивало краснотой, я немел и не находил себе места от горячего чувства стыда.
Стыд и угрызения совести – вот те глубокие чувства, которые делают душу чистой. Это они уберегли меня от беспутной жизни, ибо тогда мы жили почти как беспризорники. Шла большая война. Отец в первый же год ушел на фронт. С фронта из-под Москвы почти полтора месяца шли письма треугольником, в которых было много хорошего, светлого, но были и слова о том, что «отдыха нет, идут бои непрерывно и днем, и ночью, но мы не отступим». А потом письма прекратились. Мать осталась одна и на ней пятеро детей, из которых я младший. Предоставленные сами себе, мы с раннего утра и до позднего вечера мотались по окрестным лесам, лугам, деревням. Хорошо помню: когда делал что-то нехорошее, у меня внутри появлялось жгучее чувство стыда. Естественно, когда я был один, то меня и не тянуло на дурное, но под влиянием и давлением друзей, скрепя сердце, приходилось участвовать во всякого рода проделках. И вот, сидя сейчас в кресле, я попытался воспроизвести это чувство стыда. Умом я смог поставить себя в положение вора, но воспроизвести реально чувство стыда мне не удалось.
Я делал попытку за попыткой, но безрезультатно. Получалось так, что голова, ум, интеллект у меня работали, а воспроизвести живые чувства мне никак не удавалось.
Я продолжал вспоминать… Старшие классы. Спортивные выступления, школьные вечера, художественная самодеятельность, первые душевные волнения при общении с девушками. Глубокая робость, стеснительность, первые ростки нежности, юная, ранимая, робко пробивающая дорогу любовь. Расцвет жизни, мечты о будущем, манящая, влекущая, разлитая повсюду тайна. Казалось, вечному счастью не будет конца. Но … «Школьные годы, счастливые дни, как вешние воды умчатся они…» Умчались они и у меня, оставив только воспоминания. Чем больше я вчувствовался в процесс воспоминания, тем больше поражался тому, что вспоминаю события только умом, но никак не могу воспроизвести прошлые чувства и эмоции. Это показалось мне очень странным. К этому времени я был уже достаточно эрудированным человеком в области эзотерической литературы и знал, что человек является трехцентровым существом. У него имеется три вида мозга: инстинктивно-двигательный, интеллектуальный и эмоциональный. Получалось так, что инстинктивно-двигательный центр хорошо запоминал ранее производимые действия и мог легко их воспроизвести, то есть вспомнить. Я вспомнил, как в юности научился быстро колоть дрова особым способом. Прошло много лет, и вот на даче у друга мне пришлось делать эту работу. Я, легко и даже шутя, вспомнил, как делал это в юности, мигом переколол все дрова, чем вызвал немалое удивление своего товарища. То же самое было с интеллектуальным центром. Ум у меня хорошо работал, легко вспоминал все прошлые события даже в образах. А вот с эмоциональным центром было что-то неладное: я никак не мог воспроизвести те чувства, о которых помнил умом. Значит, у первых двух центров память одна, а у эмоционального центра она совсем другая. Вот в чем загадка. Что бы это могло значить? Но ведь весь наш интерес к жизни зависит от наших чувств, от эмоций. Если их у меня нет или я не могу их воспроизвести, что же остается у меня в жизни, что делает ее привлекательной и интересной? Ведь я хожу, работаю, общаюсь с друзьями, читаю книги, делаю все то, что люди называют жизнью. И если у меня внутри нет живых эмоций, а я этого не замечаю, то это значит, что мое сознание отвлечено чем-то другим. Чем? По существу, суетными мыслями, пустыми разговорами и делами. Потому и некогда нам вспомнить о самом главном, что мы как белка в колесе крутимся, крутимся, а вместо действительно реальных чувств и эмоций у нас функционируют привычки. Ярким примером для меня стало мое воспоминание о чувстве признательности и благодарности, которое всегда пульсировало в моей молодой груди, когда кто-то делал для меня что-то хорошее. В груди у меня при этом что-то сладостно и нежно шевелилось, хотелось любить и благодарить этого человека за его доброту. В глазах стояли слезы благодарности. Я начал искать это чувство у себя теперешнего и обнаружил только привычные реакции, облеченные в дежурные слова – спасибо, пожалуйста, извините, премного благодарен. Пустые слова, за которыми нет реального чувства. Так что же такое наши чувства, эмоции, горячие желания? Где они? Куда исчезли? Ведь это все я – и тогда, в молодости, и сейчас. Этот вопрос и другие остро встали передо мной. Но мне пришлось сознательно отложить их в сторону, – пока я не находил на них ответа. Однако жизнь без ответа на эти вопросы теряла всякий смысл.
Вот институт, горячее желание учиться. В будущем открывались широкие перспективы увлекательной и интересной работы. Учился я в Ленинграде на радиотехническом факультете ведущего вуза. Но где-то глубоко в душе разрасталось новое чувство: меня начинала неудержимо тянуть в дальние дали романтика неизведанных дорог. Душа была живой.
После учебы — Новосибирск, научный институт, затем пусконаладочное управление. Поездки, командировки, авральные работы, друзья, песни, огромный жизненный энтузиазм. Собралась компания друзей – азартных, веселых и, я бы сказал, очень смелых и отважных. Мы могли куда угодно поехать, работать в любых самых трудных условиях, не теряя при этом оптимизма и юмора. Встречи, расставания, совместные туристические походы, много вина и песен – все это сдружило нас, сроднило.
Но всему приходит конец. Шли годы, компания наша постепенно таяла: кто-то уезжал, кто-то оседал на постоянном месте, кто-то женился или выходил замуж. Пришел и мой черед. Я женился. Как-то непривычно было жить отдельной семьей после многих лет скитаний и поездок – пришлось перестраиваться. Квартира и имущество встали на первый план. Начались разногласия с женой, ей хотелось всего как можно больше: большую квартиру, хорошую обстановку, затем машину, гараж и прочее; конца этому не было видно. Мне же, привычному к спартанскому образу жизни, ничего этого не было нужно. Я настаивал только на самом необходимом для жизни, жена – на жизни «как все». Медленно, но верно червь разногласий подтачивал наше «семейное счастье». Я не был к этому готов, считал, что тратить свою жизнь на приобретение барахла – явление не достойное человека. Незаметно в семью вошли скандалы, сначала незначительные, а потом все более и более злобные, и яростные.
И сейчас, осмысляя пережитое, я вдруг внезапно осознал, что именно тогда и произошла трещина в моем эмоциональном состоянии. Сейчас я понимаю, что кроме высоких облагораживающих эмоций есть еще и отрицательные – зависть, злость, ненависть, раздражение, недовольство… До семейной жизни я, можно сказать, не имел их, у меня всегда было приподнятое состояние души, в ней реально жили хорошие живые чувства. Но вот в семейной жизни я оказался беспомощным человеком. Я не смог устоять против натиска жены, и в моей душе образовалась трещина, в которую хлынули отрицательные эмоции, они-то и опустошили мою душу.
И я задал себе вопрос: откуда берутся отрицательные эмоции? Где они гнездятся в человеке? Почему все люди им подвержены? И множество других вопросов вставало у меня в уме. И все они требовали решения, ибо для меня это был вопрос жизни и смерти. От состояния эмоций и чувств в нашей душе зависит и качество нашей жизни: пустое ли это прозябание, или это активная, живая и интенсивная жизнь. В них же кроется разгадка причин нашей старости. «Семейное счастье» закончилось разводом. Жена нашла другого мужа, который ее устраивал, с машиной и дачей.
И вот я сижу один в маленькой комнате и ищу причины моего плачевного внутреннего состояния…
После длительных раздумий я пришел к выводу, что сейчас мне эти вопросы не решить. Нужно учиться, находить литературу по этим вопросам, а, если ее нет, то решать их самому. А это процесс длительный и потребует больших усилий и напряженной работы. Без изменения образа жизни, без решительной перестройки всего себя, мне ни один вопрос не решить, ибо я опять буду скатываться в механическую жизнь, в потакание своим слабостям. Что делать?
Выводы были настолько поразительны, что я почувствовал себя почти парализованным.
Я понял, что потерпел ужасный крах, что потерял в жизни что-то очень и очень хорошее, нечто юное, живое, нежное, что делает душу чистой и благородной. Какая потеря! Какая невосполнимая утрата!
Во мне опять поднялась нервная дрожь. Напряжение было столь велико, что я не мог найти себе места, совершенно потеряв чувство реальности, даже не зная, вечер сейчас или ночь? Я вышел на пустынные улицы, долго гулял, стараясь ни о чем не думать, расслабиться, а когда вернулся домой, снова наполнил ванну ледяной водой и лежал в ней, пока мог вытерпеть. Придя в себя, я посмотрел на часы: было уже около четырех утра. Вторую ночь без сна, утомление все-таки взяло верх – я заснул прямо в кресле.
Проснувшись, я принял твердое решение – сосредоточить все силы, все внимание на выходе из тупикового состояния: решил уволиться с работы и уехать куда-нибудь в неизвестность.
Мне вспомнился мой старый приятель Эдик, который рассказывал, как он однажды убежал из дома и один долго скитался по алтайским горам. Его рассказы были захватывающими: то он ночевал осенью в старых избушках, куда на тепло сползались змеи, и поутру обнаруживалось, что пол избушки так и кишит ими; то, испытывая себя, взбирался на дерево, повисшее над пропастью.
Вспомнив рассказы Эдика, я нашел карту СССР, Алтайский край, и, увидев название города Горно-Алтайск, вдруг почувствовал сильное волнение и предчувствие чего-то хорошего. Так тому и быть. Увольняюсь, собираю походное снаряжение и еду в Горно-Алтайск, а там будь что будет. Чтобы разрушить инерцию, я решил во время поездки организовать голодовку, ибо, осмотрев свое тело, я констатировал, что оно отяжелело, стало вялым и дряблым. Пощады не будет, голодаю до тех пор, пока тело снова не приобретет легкость и силу. Решение принято. Пора его реализовывать.
За окнами уже просыпалась утренняя городская жизнь. Я привел себя в порядок, побрился, причесался и двинулся в управление к главному начальнику. Мое заявление об увольнении вызвало у него сильное удивление: не было никаких причин для этого. Надо сказать, что Михаил Дмитриевич был человеком, с которым трудно было расстаться. Он разбирался в людях, высоко ценил специалистов и всеми силами пытался удержать их у себя. В результате собрался хороший и очень дружный коллектив. Мы могли работать где угодно и сколько угодно, не считаясь со временем и условиями. Михаил Дмитриевич старался сохранить и удержать здоровый дух коллектива. Он долго выпытывал, чем я недоволен. Понятно, что я не мог сказать об истинной причине, недовольства у меня не было никакого, поэтому разговор получился несколько скомканным. Но потом Михаил Дмитриевич замолчал, пристально посмотрел на меня и сказал: «Я все понял. Тебя потянула вольная воля. Даю тебе неделю на раздумье и, если не передумаешь, увольняйся. Но знай, документы я в архив не отправляю, нагуляешься – возвращайся и продолжай работать, как будто ничего и не было».
На том и расстались. Неделя прошла в работе и покупках необходимого снаряжения. Затем – формальности по увольнению, расчет. Я подсчитал свой бюджет и пришел к выводу, что при строгой экономии денег хватит вместе с поездками на 3 – 4 месяца.
И вот я свободен. Было тепло, я долго гулял по улицам. На одной из них мое внимание привлекла пара: мужчина и женщина. В мужчине было что-то для меня знакомое. Когда я подошел поближе, то сразу припомнил недавнюю сцену в сквере, компанию подвыпивших парней, так неудачно пытавшихся зацепить этого человека. Он был все в тех же джинсах и голубой рубашке, а за руку его держала стройная, молодая и очень красивая женщина. Я пошел за ними. Какое-то особое взаимопонимание, глубокая гармония были в их ладной походке, глазах, молчании – словно они составляли неразрывное целое. Я был буквально загипнотизирован, очарован. Около небольшого киоска пара остановилась, мужчина что-то взял, расплатился, женщина положила покупку в свою сумку, поцеловала мужчину, они улыбнулись друг другу, а чуть поодаль свернули в переулок.
Эта встреча поселила во мне странную горечь, грусть, словно, потеряв их из виду, я расстался с чем-то очень дорогим. Комок в груди был таким щемящим, что, придя домой, я сразу лег спать. Тяжелый, беспокойный сон сковал меня, а под утро меня сильно взбудоражило такое переживание: я проснулся, не проснувшись, при этом часть моего сознания работала, а все остальное как будто спало. И вот тут в окаменевшее, непослушное тело словно вползла инородная и очень мощная воля, парализовавшая меня. «Нечистая сила» – пронеслось в голове. Я сложил пальцы в крестном знамении, пытаясь поднять руку, но не мог шевельнуть и пальцами. Я напряг все силы в попытке поднять руку. Казалось, что кости не выдержат. С большим усилием, наконец, поднес руку ко лбу, и тут из меня будто что-то выпрыгнуло. Я проснулся окончательно и почувствовал себя легко.
Автоматически начал собираться на работу, вышел из дома… Уже подходя к трамваю, остолбенело остановился: я же не работаю, мне некуда спешить. А кругом сновал транспорт, переполненный спешащими на работу людьми. Я стоял в странном оцепенении.
Постепенно я остался на остановке один. Мне некуда было спешить. И вдруг с невиданной силой на меня нахлынуло горестное чувство одиночества, полной ненужности и заброшенности. Я был один и никому был не нужен! Чувство было таким сильным, что хотелось плакать, бросить все свои замыслы и снова мчаться на работу, спешить быть нужным, «востребованным» … Чувство сожаления, обиды, никчемности, заброшенности ранили душу. Но решение принято, отступления нет.
Вернулся домой, вновь – ледяная ванна. Только это немного и успокоило. Новый поворот жизни выбрал сам, поэтому ни в коем случае не допускать сомнений и сожалений. Еще не вечер! Все только начинается! Распускать себя – пустое занятие. Так, стараясь не поддаваться унынию и панике, я начал готовиться к отъезду.
И вот уже я в Горно-Алтайске. Гостиница, первый осмотр города. Город не произвел на меня сильного впечатления, и я решил не останавливаться в нем надолго. На другой день я уже двинулся в горы по первой попавшейся дороге.
Я не принимал пищу уже второй день, но никаких отрицательных явлений пока не замечал. Так началось мое одинокое скитание. Я твердо решил не есть, насколько хватит сил.
День проходил за днем. Пока я шел, все было нормально, но вечер и ночь были мучительно долгими. Казалось, что время остановилось. И опять чувства одиночества, заброшенности, ненужности всплывали наружу и нестерпимо мучили меня. Хотелось бросить все и вернуться назад, но внутри росло нечто твердое и непреклонное, что удерживало меня от возврата к прошлой жизни и упорно заставляло продолжать свой путь.
Голодовка, большие физические нагрузки постепенно давали о себе знать. Одолевали вялость и безразличие. Днем, когда солнце припекало, я садился или ложился в какой-нибудь скальной нише и долго лежал без движения, ни о чем не думая, стараясь ничего не вспоминать и не поддаваться разрушительному чувству одиночества.
Прошло две недели, ходить стало трудно, дрожали ноги, тело тряслось мелкой дрожью. Я вышел на автомобильную трассу, лег на траву, привалившись на рюкзак, и долго лежал, не двигаясь. День клонился к вечеру. Подошел какой-то автобус, я машинально сел в него, даже не зная, куда он идет. Водитель спросил: «Куда?», я ответил: «До конца».
Часа через два автобус остановился, все пассажиры вышли, вышел и я. Была кромешная тьма. Куда идти? Ничего не видно. Я ощупью пошел мимо каких-то заборов, потом мимо деревьев. Так, пробираясь от дерева к дереву, я куда-то зашел, поставил палатку и улегся спать. А утром услышал громкие голоса женщин, топот и сопение коров.
Мимо меня гнали стадо, это был центр большого села. Я быстро собрался и пошел, стараясь подальше уйти от деревни. На пути встретился мост через горную реку. Я шел по правой стороне моста, а по левой навстречу шел какой-то мужчина. Увидев меня, он перешел на мою сторону и что-то сказал. Я остановился и вопросительно посмотрел на него.
– Куда? – спросил мужчина.
– Отдыхаю.
– Один?
– Да.
– Не скучно?
– Бывает.
– Закурить есть?
У меня были старые сигареты, я отдал их ему. Мы помолчали. Потом он внимательно посмотрел на меня и вдруг сказал:
– Приходи вечером ко мне в баню. Устал, наверное, отдохнешь. Зовут меня Агафон Ефимыч.
Я сказал, что если надумаю, то приду.
Уйдя подальше от жилых домов, на берегу Катуни, среди сосен, я поставил палатку и долго лежал без мыслей, без движения, но внутри опять загудело горькое чувство одиночества. Я устал, все внутри рухнуло и развалилось, жизнь потеряла всякий смысл, к горлу подступало отчаяние, горечь и обида. Обида за то, что все люди живут спокойной, счастливой жизнью, а я, как неприкаянный изгнанник, скитаюсь один, никому не нужный, никем не любимый и никого не любящий. Я старался перебороть эти чувства, но они то затихали, то с новой силой накидывались на меня, терзая душу. Затем я встал, не отдавая себе отчета в том, что делаю, собрал рюкзак и пошел к дому Агафона Ефимыча. Он был дома.
– Пришел! Садись пить чай. Суп будешь есть?
Я решил, что моей голодовке пришел конец и попил чая. Затем была баня, ужин. Я есть не стал, а немного пожевал хлеба и кусочек мяса. Пришла со смены жена Агафона Ефимыча тетя Дуся. Мы познакомились и как-то быстро сдружились.
Агафон Ефимыч оказался профессиональным охотником-промысловиком. После моих настойчивых просьб и особенно поле того, как я помог ему выкопать картошку, он взял меня в экспедицию по подготовке охотничьих угодий на зимний период. Места были самые отдаленные и очень глухие. Поездка на конях в один конец заняла неделю. Так для меня началась новая жизнь.
Горы, спуски, подъемы, горные реки, строительство охотничьих избушек – все это требовало большой физической выносливости и терпения. Была уже осень. На вершинах уже выпадал снег, поэтому приходилось часто просыпаться и выбираться из-под снега. Но я даже не предполагал, что мне улыбнется такое счастье. Моим восторгам не было предела. После изнурительных внутренних переживаний – трудности в работе и в походах на фоне изумительно красивых алтайских гор, среди кедровых лесов, горных рек… – Новая жизнь казалась мне просто Божьим даром.
Своей активностью, работоспособностью, а, может быть, тем, что был я молчаливым и не докучал Агафону Ефимычу разговорами, я очень ему понравился, и он пригласил меня стать его напарником в охотничьем деле. Основной добычей его был соболь.
Первый раз мы ехали в его охотничьи угодья вчетвером. Второй раз, уже поздней осенью, во второй половине октября, мы поехали вдвоем с Агафоном Ефимычем. Он оставался там один на всю зиму. Я пока не решался стать профессиональным охотником. И вот наступила пора прощания. Мне нужно было увести двух лошадей: одну оставить в табуне, который пасся где-то на горном плато Тарахай, а вторую вместе с седлами и сбруей вернуть в деревню.
Кругом уже лежал снег, хотя и не очень глубокий. Тропа была еще видна. Путь не близкий. Мы договорились, что если я не вернусь уже на лыжах к тридцатому октября, то пусть меня Агафон Ефимыч не ждет.
Путь до Тарахая занял четыре дня. Я устроился в вершине реки Дебимо, в аиле – это алтайская юрта, сделанная из жердей и лиственничной коры. Под неглубоким снегом корма для лошадей хватало. Места были обширными, и найти табун было делом не простым. Поиски заняли у меня три дня. Три дня я по восемь часов в седле объезжал постепенно урочище за урочищем. Вечер и ночи я проводил в аиле, у костра, лежа на нарах из жердей.
Два месяца скитаний, интенсивный труд, малое количество еды сделали свое дело. Я себя не узнавал: тело похудело, обтянулось, было спокойным и сильным. Все сомнения, удручающее чувство одиночества исчезли, как будто их и не было. Мало того, мне даже понравилось одиночество. Я часами лежал на нарах у костра, и мне было хорошо. Я чувствовал внутреннее удовлетворение, уверенность и какое-то тихое блаженство. Жизнь казалась прекрасной. Покрытые снегом горы, заснеженные кедровые леса, ночные звезды, холодный, освежающий ветер вызывали в душе чувство силы и радости. Хотелось остаться в этих пустынных местах и жить здесь, наслаждаясь красотой природы.
Но! Запас продуктов кончился, осталась горстка сухарей, чая и сахара на две заварки. С севера ползли черные тучи. На третий день удалось найти табун и оставить одну лошадь в нем.
Последний вечер, последняя ночь. С вечера задул сильный северный ветер и повалил снег. Я сидел у костра, и мне нужно было снова решить вопрос: что делать? Возвращаться в город на работу не хотелось. Тут я вспомнил родное село, родную школу, родной дом и, конечно же, мою милую, родную старушку-мать. При одном воспоминании о матери в груди разлилось глубокое чувство благодарности. Это она дала жизнь нам, своим непутевым сыновьям. Это она, почти неграмотная деревенская женщина, отдав все силы, вырастила нас и дала высшее образование. Оставшись одна с пятерыми детьми на руках в военные и послевоенные годы, – она нашла в себе столько любви, столько самоотверженной силы, чтобы все это отдать нам, вырастить каждого здоровым, умным, каждому дать образование. Родная моя! В каком неоплатном долгу я пред тобой!
Внутренние переживания, перемешанные со слезами благодарности, всколыхнули мои чувства из самых глубин души. Я уже не сомневался. Для меня началась новая жизнь, а значит, и начну я ее с отчего дома, с благословения матери, как это уже было однажды, когда мы, выпускники средней школы, как птенцы из гнезда вылетали из родных домов навстречу новой, большой, таинственной и очень увлекательной жизни.
Я успокоился, удовлетворенный принятым решением, и вдруг тело мое встрепенулось от мысли: я начал чувствовать, я ожил! Ура! Да здравствует новая жизнь. В восторге я вдруг вспомнил слова известной песни Владимира Мигули: «Трудный твой сын, твой мальчишка упрямый ходит по свету в обмотках дорог. Ходят по свету слова твои, мама: “Не остуди свое сердце, сынок.“»
Всю ночь валил снег. Утром я еле выбрался из аила – снегу было по колено. Мой конь стоял, не в силах копытить снег и добраться до травы. Он всю ночь простоял голодный. Тропу завалило, одна надежда была на чутье коня. Питье чая я оставил на потом, оседлал коня, отпустил повод, предоставив ему самому выбирать путь. Чудное животное, конь – никогда не ошибется и точно найдет дорогу. За эти два месяца я искренне проникся уважением к этим животным. Конь шел старательно, как бы предчувствуя окончание пути.
Дорога была трудная по глубокому снегу, но вот постепенно конь стал спускаться вниз, снега становилось меньше. После восьми часов непрерывной езды, пошли, наконец, знакомые места…, а вот и избушка. Я расседлал коня, напоил его, привязал, растопил печурку в избушке, сварил последний чай. Тепло, хорошо.
Завтра кончается мой двухмесячный поход. Путем больших усилий и настойчивости мне удалось что-то сломать внутри, что отупляло меня и мешало активной жизни. Сейчас я другой. Новая задача – не потерять, но продолжать работать в этом направлении. Я заснул с чувством, что ничто не должно остановить меня и ничто не сможет заставить вернуться к прежней жизни.
Затем – алтайская деревня, попутная машина, поезд, Новосибирск, снова поезд, и вот я уже еду в автобусе от небольшой железнодорожной станции между Горьким и Кировым к своему родному дому.
Дом, родной дом – какое это емкое слово: ДОМ. В нем звучит наиболее таинственный и мистический звук «ОМ». А ведь можно этот простой слог расшифровать как «Отец-Мать». Как бы мы ни рассматривали это слово, все равно в нем исключительно глубокий смысл: обращаемся же мы к Высшему: Отец наш Небесный, а Материя и Мать звучат как одно и то же. Начальные буквы этих слов образуют звук «ОМ», а буква «Д» может обозначать слово «добро», как в старославянском алфавите. Значит, дом – это хорошее, доброе дело отца и матери.
Для меня дом имел исключительное значение. Здесь я родился, здесь прошло мое детство, здесь я познал первые нежные чувства юной жизни, здесь я обрел истинных друзей и отсюда вылетел в большую жизнь. И все это под незримым, но исключительно ласковым и всепрощающим крылом маленькой и незаметной женщины, истинной и настоящей матери своих птенцов-детей.
Вот мой дом, вот моя маленькая старушка-мать.
Мать охнула:
– Приехал!
И уткнулась мне в грудь. По лицу потекли слезы.
– Непутевый ты мой!
Затем хлопоты, обед, баня, отдых. Весь следующий день прошел в беседах с матерью о жизни:
– Ты такой же, как твоя бабка Акулина, мать твоего отца. Она тоже вся была в странствиях. Никогда долго не останавливалась на одном месте. И тебе, видно, на роду то же написано.
Проходили дни. Снега были неглубокие, поэтому я каждый день обходил окрестные места, хорошо мне знакомые и родные. Я уже умел отслеживать и контролировать себя, поэтому старался не поддаваться чувствам сожаления, ностальгии по ушедшим юным годам. Одно лишь чувство оставалось во мне жить – это чувство потери. Несмотря на то, что многое мне вернулось, я не мог отделаться от того, что все-таки потеряно что-то очень и очень хорошее. Жизнь, конечно, приобрела другой оттенок, стала устойчивой, уверенной, полной силы и надежд, но не хватало какой-то особенной изюминки, какого-то глубоко скрытого, очень нежного и живого чувства. Я знал, что если бы оно вернулось ко мне, то я бы опять мог почувствовать себя чистым и невинным мальчишкой, или нежным и стеснительным юношей. Про себя я назвал это ощущение Живой Жизнью.
Нужно его найти, а для этого нужно Знать. Ведь я же имел его и потерял – значит надо знать, что привело меня к потере. Нужно проникнуть в самые глубины самого себя, разобраться во всем и приложить все силы к тому, чтобы вернуть это живое чувство. Не может быть того, чтобы оно исчезло навсегда.
Этот и другие вопросы вставали предо мной, заставляя меня все больше стремиться к приобретению знаний. Не тех знаний, что дает жизнь в цивилизованном обществе, а тех, которые бы пролили свет на меня самого, на мой внутренний состав, на смысл жизни, на тайну рождения и смерти.
Я уже был знаком с эзотерической литературой, которая была пока в ходу только в самиздате. Работала целая система: люди, которые привозили литературу из-за границы, переводчики, были и распространители. Когда идет общая волна, то никаким карательным органам государства не справиться с собственным народом. Закон кармы сработает против них же. Были и у меня друзья, да я и сам принимал участие в распечатывании пока еще запрещенных книг.
В этой литературе говорилось, что у людей имеется семь тел, и давались их наименования. Но я как ни искал их в себе, так и не нашел. Я попытался выискать определение этих тел, разузнать об их функциях, свойствах, качествах, но ничего не находил. Как же пользоваться телами, если я их не чувствую и не ощущаю? А когда случился со мной кризис, вернее, когда я почувствовал свое бедственное положение, то в моем запасе знаний, полученных из эзотерической литературы, я не нашел рекомендаций и советов, как выйти из тупика.
И потом, те расплывчатые и неопределенные советы, которые там были, меня не устраивали. Я много лет работал наладчиком. Приходилось работать с разными механизмами, устройствами, приборами. Практика показала, что без глубокого проникновения в сущность работы прибора, без детального знания его схемы и принципов функционирования, трудно запустить его в работу, а если он неисправен, то и отремонтировать его.
Надо сказать, что оборудование в большинстве случаев поступало в сыром виде, поэтому приходилось не только заниматься наладкой, но и ремонтом, а зачастую и изменением схемы.
Почему же в случае с человеком мы должны довольствоваться расплывчатыми и неопределенными рекомендациями? Человек, конечно же, живое существо, но это не значит, что функционирование его организма не подчиняется определенным законам. В какой-то степени он тоже механизм и, как любой другой механизм, тоже построен по определенной схеме. Другое дело, что эта схема куда более сложная и является творением Божьим, а прибор или механизм – творением человеческим.
Человек, будучи неотъемлемой частью природы и Бога, я думаю, просто не в состоянии в своем творчестве руководствоваться своими законами, неведомыми Богу. Законы одни – что в Божественном творчестве, что в человеческом…
Однажды, после длительной прогулки по окрестностям родного села, вечером, после ужина я забылся сном, но ночью вдруг меня разбудил неожиданный стук во входную дверь в сенях. Так обычно стучали мои родственники, когда приезжали ночью в родной дом, ибо входная дверь была закрыта на крючок. Я встал, вышел в сени, открыл дверь, но там никого не оказалось. Вернувшись, я снова лег. Сон был очень тяжёлым и беспокойным. Утром, проснувшись, я почувствовал большую тяжесть во всём теле, внутреннее беспокойство и угнетённость. Мать быстро заметила моё состояние и спросила, что со мной. Я ей рассказал, что мне показалось, будто ночью приехал брат Михаил и что я на его стук открывал дверь. Состояние было очень тяжёлым, и я снова лёг в постель. Глаза отяжелели и слиплись от какой-то мокроты. Не помню, сколько я так пролежал, но вдруг почувствовал резкий толчок и ощущение, что кто-то тяжёлый, грузный, с грубой яростью выскочил из меня, сквернословя. С огромным облегчением я сразу проснулся. У постели стояла мать, держа в руках какой-то флакон с жидкостью, и внимательно вглядывалась в меня. Я спросил, что это такое. Мать сказала, что в меня вселился ночью бес, и она его выгнала, взбрызнув святой водой. Я снова себя почувствовал очень сильным и здоровым, как будто ничего не случилось.
Мать все радовалась, что я дома, но иногда волна грусти пробегала по ее лицу.
– Наверное, скоро уедешь? Не теряйся, мне ведь мало осталось жить. Ты один у меня такой своебышный и непутевый.
Мать употребила слово «своебышный» впервые за многие годы: так она меня называла в детстве за мой упрямый и своевольный характер.
Оглавление
Приложения